Т. С. Юрьева
Ускользающая натура
2010
Нам, конечно, не дано предугадать, что будет с нами, с произведениями, которые создавались на твоих глазах твоими друзьями… Талантливому человеку только кажется, что он может быть свободным. Наступает время, и хочется испытать нечто новое, неизвестное, очиститься от суеты. Счастье, если это состояние получается выразить в творчестве. Бывает по-разному. Ибо, оставляя привычный образ жизни, «покидая город с его земными радостями, он все же должен был взять с собой самого себя, а в нем были все порывы тела и души, которые могут ввергнуть человека в беду и соблазн» (Герман Гессе. «Игра в бисер»).
Всю свою жизнь замечательная петербургская художница Ольга Биантовская посвятила напряженным поискам в искусстве, выражая дух времени, «выбранного» ею из толщи столетий.
Все мы в каком-то смысле ткем текст нашей жизни (слова «текстиль» и «текст» от латинского глагола texere — ткать). Общий вид гигантской шпалеры получился у Ольги Биантовской потрясающе красивым, изящным и одновременно эмоционально напряженным и бесконечно печальным. Она видела каждую нить создаваемого произведения и следила за ними с художнической волей, достойной уважения. Творчество Ольги Биантовской отражает черты ее личности, тщательно скрываемые даже от друзей…
Ее появление в Академии художеств, в мастерской, на выставках не могло быть незамеченным. Уже защита дипломной работы (1966) по мастерской книжной графики продемонстрировала желание работать, овладевать основами мастерства, учиться искусству иллюстрации у замечательного педагога Таранова. Выбранная тема работы многим показалось странной — иллюстрации к «Угрюм-реке». Эти «тяжелые», большие листы уже тогда обнаружили в авторе стремление добиться в черно-белой графике тоновых соотношений. Из этой реки родилось искусство совсем другого стиля. Художник строгого отбора художественных принципов, Ольга Биантовская вырвалась из оков академического образования и нашла себя в прямо противоположном направлении…
Высокая, статная, загадочная, с ироничным и добрым взглядом — такая петербургская дама, всегда элегантно одетая, обычно в черном. Но какое же яркое явление ленинградской, а уже потом петербургской жизни! Современницей ее было назвать трудно. В ее облике сквозят черты и Натальи Гончаровой, и Айседоры Дункан, и Анны Ахматовой, и «амазонок русского авангарда». Она —декадентская мадонна. В Париже, на улице Сен-Бенуа, недалеко от аббатства Сен-Жермен, когда-то было (а может, и сейчас еще есть) маленькое кафе, где часто собирались поэты, художники и журналисты, где ежедневно завтракали и обедали Гончарова и Ларионов. Хозяйку кафе звали мадам Варе, и она часто с восхищением говорила: «Как хороша мадам Гончарова, сразу видно — гранд-дам и гранд-артист!». Подобное могла бы услышать и Ольга Биантовская.
С молодых лет Ольга Биантовская предлагала не понять ее, а просто принять. Она ценила и ценит друзей, на редкость доброжелательна, но никого к своему душевному миру не подпускала ни в молодости, ни сейчас. Она абсолютно не нуждается в оценках своего творчества, совершенно справедливо полагая, что работает для самовыражения. Казалось, говорит: «Вот смотрите, мои театральные афиши, графические листы, книжные иллюстрации, акварели и офорты — это и есть я». Словно вторит Н. Гончаровой, записавшей в дневнике: «Все проходит — любовь, дружба, только труд остается».
Ольга посвятила свою жизнь вдохновенному поиску красоты. Ее друг, известный график, истинный петербуржец Андрей Харшак в нашем разговоре о стиле произведений Ольги Биантовской верно заметил: «раскованное эстетство советского периода».
В ней нет приземленности, обыденности, самые простые проявления бытия превращаются в акт творения. Спасает аура дома, старинная обстановка, что и помогает ей быть погруженной в собственный духовный мир. Интеллигентный художник, обладающий культурой в самом полном смысле этого слова, — таково ее истинное положение в петербургской жизни.
Семидесятые годы — весьма невзрачные в российской истории —оказались периодом расцвета таланта Ольги Биантовской, как, впрочем, и многих других представителей российской культуры. В ленинградском искусстве засверкали имена З. Аршакуни, А. Заславского, В. Тюленева.
Ольга Биантовская с какой-то невероятной смелостью и зрелым для молодого художника мастерством обращается не только к разным видам графического искусства, но и определяет свою эстетику, свое видение не просто мира, а балета, музыки, поэзии… Так рождаются плакаты к «Жизели», «Сильфиде», «Щелкунчику». Одним из ее героев, таким ранимым, становится Пушкин.
Она с молодости стала жить в мире, весьма далеком от текущих событий. Ленинград она «населяет» иными людьми — персонажами пушкинской эпохи. Тут дело не в изучении старинных гравюр, а в одаренности чувствовать и видеть, например, 1836 год. Посмотрите на эти произведения: «Бал у Карамзиных» — пронизанная ощущением музыкального ритма композиция, с этим невероятным голубовато-белым пятном посредине; «Царское Село» — тончайшее понимание русской природы, выраженное с европейским чувством восхищения ею. Столько разных планов, создающих абсолютно целостное восприятие произведения! Это и есть мастерство.
Ее сильный характер проявляется в обращении с графической техникой, с включением мысли и чувства в рукотворный процесс раскрашивания. Труд офортиста тяжелый и требующий терпения — делать пять, шесть отпечатков (если делать в цвете), добиваться абсолютного соответствия замыслу. Но этот труд остается «за кадром», а рождается удовлетворенность результатом. Достаточно проникнуться офортами и акварелями к сказкам В. Максимова, чтобы понять, что означает живописная стихия в графике.
Художник добивается изысканности и красоты, становится приверженцем линеарной графики, подсвечивает или выделяет цветом тончайшую линию. Это захватывающий процесс, в котором главным оказывается чувство меры и безупречного мастерства.
Лет с тридцати Ольга Биантовская расшифровывала художников Серебряного века и побеждала себя с каждым новым произведением, создавая новые игровые связи. В произведениях есть тонкая стилизация сродни А. Бенуа. Она расшифровывала Сомова, Бакста. Сказочность, которая присутствовала в акварелях, офортах, посвященных балету, становилась иной, когда речь шла о книжной иллюстрации.
Стилистически график комфортно ощущает себя в Серебряном веке, при этом никакой застенчивости пера или кисти. Любит ХIХ век. Сочиняет и откровенно демонстрирует свой идеал, весьма далекий от реальности. Если учесть, что имена С. Дягилева, А. Бенуа, К. Сомова, поэтов начала ХХ века находились под негласным, а в некоторых случаях и гласным запретом, то Ольга Биантовская пренебрегала идеологическими устоями советского социума.
Эмоциональные токи прошлого столетия, от «Мира искусства», пробивали ее — отсюда и кажущаяся легкость ее ремесла. Она другая, и ее время иное, но есть еще понятие «профессионализм»: в среде графиков Ольга Биантовская на протяжении более тридцати лет пользуется неизменным авторитетом. Интерсно, что мэтры российской графики последних десятилетий — в основном петербуржцы: В. Траугот, А. Харшак, В. Мишин, Ю. Люкшин, Н. Казимова… Никогда никому ничего не доказывая, Ольга Биантовская не стремилась быть первой, а узнаваемой из сотен художников становилась легко.
С безупречным вкусом очерчивается круг ее балетных, оперных, литературных пристрастий: хореографы Б. Эйфман, О. Виноградов, Л. Якобсон, композитор Б. Тищенко, писатель Ч. Айтматов. Она проникается фантасмагорией «Коппелии» Гофмана и ощущает себя Коппелиусом, понимая, что неожиданно творение превосходит задуманное человеком. Это относится и к трактовке «энергетического» плаката к Б. Брехту («Карьера Артура Уи»).
В ее творчестве нет жестикулирующих марионеток, образы наполнены не только пластической красотой, но невероятным порывом, они «летят», бесплотны. График создает свою символику, и потому все разговоры о стилизации под мирискусников просто нелепы. Это ее художническая среда, тот пласт культуры, философской мысли, образности, который близок ее натуре. При этом ее индивидуальность видна в каждой линии, в особых по звучанию цветовых плоскостях, гармоничных или контрастных, в личностной интонации или неожиданности композиционного строя. Не боялась учиться и подражать, и вслед за Н. Гончаровой смеялась над теми, кто проповедовал индивидуальность и полагал «какую-то ценность в своем „я“ даже тогда, когда оно до невозможности ограничено».
Ее эмоциональная и многообразная интерпретация театрального действа сродни игре, в которой участвует она, зритель и арт-факт. Есть в этом процессе своя тайна сцены…
Выход за пределы камерности сюжета, от частного к общему, осуществляется на территории искусства. Никакой спекуляции, никакого подкупа зрителя… На этом волевом пути рождается свой символ балета. Ее театральные плакаты помнят по сей день. Белый и черный лебеди на берегу озера, такая трогательная ожившая кукла, венок, рассеченный кинжалом — образы на все времена.
Идеи многомерности, неоднозначности и вариабельности мира пронизывают все ее творчество. Ольга жаждет быть частью идеального мира. Утопия, идеализация, — жить в этом постоянно трудно, от этого можно сойти с ума.
Роза пахнет розой. Искусство есть искусство. Первое — бесспорно. Второе — сегодня дискуссионно. Само понятие искусства размыто, неопределенно, и как-будто многое забыто, уничтожено или вычеркнуто. Великий реформатор Сергей Павлович Дягилев полагал, что искусство самоценно, самополезно и, главное, свободно. Можно согласиться!
ХХ век, как век Просвещения или барокко, стал фактом истории. К нему уже не тянутся, ему не подражают, его подменяют, отвергают, и тем не менее ХХ век продолжает вызывать научное и художническое любопытство. Нет ни одного стоящего художника, для которого не была бы интересна первая половина столетия. Судя по всему, Ольга Биантовская целеустремленно проникала в логику и антилогику, спонтанность, провокационность, свойственные ХХ веку. Она преображала эталоны признанной в новом столетии красоты.
Ее трагедия состоит в сильном, потрясшем ее наступлении нового времени в жизни и в искусстве. Достаточно увидеть ее своеобразный графический автопортрет, — на бархотке, как на петле, надпись: «массовая культура», от которой мозги «выходят» наружу. Становится страшно.
Для нее девяностые годы оказались бесконечно трудно переносимыми и в творчестве, и в повседневной жизни. Она категорически не могла постичь новые формы красоты, знаковые формулы остались для нее непонятными. Казалось, рушатся устои привычного образа не жизни, а искусства. Для нее наступила трудная пора, она перестает ощущать себя во времени, в искусстве.
Но мы продолжаем любоваться ее графической маэстрией, наполненной романтическим чертами. Как писал Н. Н. Пунин, «свободны только гений и бездарность, для талантливого нет свободы».
В книжной иллюстрации она становится мужественной и суровой. Стиль Ч. Айтматова, степь, сотворенная явно не для нее, образы-лики, высеченные со скульптурной мощью, воплощаются Ольгой Биантовской, сумевшей перевернуть себя наизнанку, включить иные стороны своего художественного воображения.
А я обращаюсь к листам, посвященным поэту Алексею Апухтину, другу П. Чайковского. С какой необыкновенной легкостью строится композиция, как дышит офорт, наполненный цветными штрихами — феерия жизни, цвета, линии. Рисунки выполнены тушью. Они воспроизводились с «подкладками» — серой, зеленоватой и желтоватой. В них есть впечатление «гравюры на дереве», что соответствует стилю эпохи модерна.
Любая из ее серий, будь то «Летний сад» или «Граф Нулин» (иллюстрации), отмечена переживанием. Энергичная жизнь Летнего сада ХIХ-ХХ столетий превращается в спектакль, где в одной композиции и ожившие статуи, и фрагменты архитектурных петербургских шедевров, и разные жанровые сцены, — и всё радостно (подчеркнуто ее любимым розовым цветом) и вновь изысканно.
Ей удается напряженными и одновременно артистичными штрихами, линиями «брать» высокие щемящие ноты, что совершенно не мешает относиться к героям с иронией. Никакой мертвенности колорита, что и невозможно при таком свободном рисунке. Видишь, как она вычерчивает узор — чисто сомовская черта. Прозрачность рисунка подчеркивает плоскость книжной полосы или плаката. Она творит и легко компонует из рокайльного зеркала рамки прихотливой формы. Гирлянды перевитых лентами полевых цветов — один из ее излюбленных мотивов. И вдруг в пушкинский лист помещается шагаловский букет. Создавая свой микрокосм, Ольга Биантовская находит ритмически разнородное движение, либо «скрещивает» разность состояния неодушевленных и одушевленных предметов. Она, как карты, «перетасовывает» разные художественные приемы, добиваясь в графике полифонии цветов, преображающихся подобно звуковым волнам один в другой. А ведь это чисто живописное свойство. Она никогда не писала на холсте. Ее поле — бумага, к которой она относится как к полноправному компоненту произведения, каждый раз используя нужный тон. Она выбирает множественность точек зрения, находит свою едва заметную динамику сдвигов. В плакатах есть виртуозно очерченная невесомость форм — посмотрите на Сильфиду. Редкий дар сочетать несочетаемое — плоскостность и объемность, реальную орнаментальность и нереальные видения. В каждой из ее серий есть объединяющее формальное и смысловое начало — орфизм с его идеей родства цветовой и звуковой гармонии.
Если уж служить, то Аполлону, если быть заложником — то вечности. Этот принцип был осознан Ольгой Биантовской вслед за «Миром искусства» с позиций нового времени, которое ни в коей мере не соответствовало ни их, ни ее представлению о жизни. Они выбрали себе роли очевидцев прошлого, во всяком случае, именно так следует воспринимать, например, «Прогулки Людовика XIV» А. Бенуа или любую серию О. Биантовской. Но утопичность ностальгического толка ни тогда, ни теперь не интересовала общество. Требовалась и требуется художественная лесть настоящему или эволюционная форма, предсказывающая будущее (желательно одобренная). Никаких наград, забвение имен — и тогда, и теперь. Стиль произведений мирискусников воспевал европейские традиции в искусстве и был ценен прежде всего для самой Европы. Но действие происходит в Ленинграде-Петербурге. Для истории Санкт-Петербурга такое явление в искусстве, как полистилизм, еще с XIX столетия становится важнейшим фактором движения общественной и художественной мысли. Петербургские концепты строятся как преемственность культурных пластов. Когда художники чувствуют наступление «конца истории», тогда допускается игра с формами прошлого. Происходит восстановление духовного контакта с миром сакральных образов иных времен.
Город Блока, Ахматовой и Шостаковича внушал и внушает душевный трепет, и не всегда оптимистического свойства. Сам процесс эстетизации переживаемых чувств сближает разные поколения. В том же царстве мистерии площадей и неразгаданных тайн архитектурных ансамблей жило и воображение молодой Ольги Биантовской. Петербургская острота чувств, изысканность вкуса, артистичность прикосновения к холсту, глине, бумаге — свойства петербургского искусства, частью которого является Ольга Биантовская. В творчестве «моих друзей — героев мифов» прикосновение не только к невской мистической гранитной глыбе, «сопровождающей» Неву, неповторимо в той же степени, как и к эрмитажным шедеврам.
График Ольга Биантовская училась искусству у искусства. Мы живем в контексте уже виденного, на плечи давит художественный опыт прошлого, но художник — не атлант и не кариатида.
Петербург привнес в мировое искусство свое видение. Интернациональный по сути город вобрал в себя искусство разных времен и разных стран. Открытый город первым осознал единство культурного пространства в планетарном смысле. Искусство Ольги Биантовской — из этого ряда. Для нее не имеет значения —следовать в фарватере или стремиться кого-либо опередить. Радость, боль, печаль — главные мотивы ее искусства не призывны, но позволили ей вывести свою формулу красоты, синтезирующую и скрепляющую ту художническую почву, на которой выросли и Александр Бенуа, и Константин Сомов, и Лев Бакст, и Ольга Остроумова-Лебедева, и Павел Филонов.
Вспомним, в статье о поэзии Иннокентий Анненский заметил: «Что такое поэзия? Этого я не знаю, но если бы я и знал… то не сумел бы выразить своего знания… Вообще, есть реальности, которые, по-видимому, лучше вовсе не определять. Разве есть покрой одежды, достойный Милосской богини?»
Память дает художнику возможность остановить мгновение и быть включенным в поток жизни. И это происходило с Ольгой на протяжении последних десяти лет.
Жизнь в искусстве продолжается жизнью искусства. Можно сказать словами Н. Н. Пунина: искусство — это выбранная жизнь.
Неудивительно, что наступает время, когда нить шпалеры обрывается.
А я создаю коллаж из ее произведений — «рисую» венок из роз и лилий и Деву Воздуха Сильфиду, ускользающую в облака.
Источник: Юрьева Т. С. Ускользающая натура// Ольга Биантовская. Графика. Плакат. Альбом работ. Составитель В. Наумов, Санкт-Петербург, 2010. С. 9−16. — ISBN 978−5−91 542−073−0.
Все статьи о творчестве О. А. Биантовской
Всю свою жизнь замечательная петербургская художница Ольга Биантовская посвятила напряженным поискам в искусстве, выражая дух времени, «выбранного» ею из толщи столетий.
Все мы в каком-то смысле ткем текст нашей жизни (слова «текстиль» и «текст» от латинского глагола texere — ткать). Общий вид гигантской шпалеры получился у Ольги Биантовской потрясающе красивым, изящным и одновременно эмоционально напряженным и бесконечно печальным. Она видела каждую нить создаваемого произведения и следила за ними с художнической волей, достойной уважения. Творчество Ольги Биантовской отражает черты ее личности, тщательно скрываемые даже от друзей…
Ее появление в Академии художеств, в мастерской, на выставках не могло быть незамеченным. Уже защита дипломной работы (1966) по мастерской книжной графики продемонстрировала желание работать, овладевать основами мастерства, учиться искусству иллюстрации у замечательного педагога Таранова. Выбранная тема работы многим показалось странной — иллюстрации к «Угрюм-реке». Эти «тяжелые», большие листы уже тогда обнаружили в авторе стремление добиться в черно-белой графике тоновых соотношений. Из этой реки родилось искусство совсем другого стиля. Художник строгого отбора художественных принципов, Ольга Биантовская вырвалась из оков академического образования и нашла себя в прямо противоположном направлении…
Высокая, статная, загадочная, с ироничным и добрым взглядом — такая петербургская дама, всегда элегантно одетая, обычно в черном. Но какое же яркое явление ленинградской, а уже потом петербургской жизни! Современницей ее было назвать трудно. В ее облике сквозят черты и Натальи Гончаровой, и Айседоры Дункан, и Анны Ахматовой, и «амазонок русского авангарда». Она —декадентская мадонна. В Париже, на улице Сен-Бенуа, недалеко от аббатства Сен-Жермен, когда-то было (а может, и сейчас еще есть) маленькое кафе, где часто собирались поэты, художники и журналисты, где ежедневно завтракали и обедали Гончарова и Ларионов. Хозяйку кафе звали мадам Варе, и она часто с восхищением говорила: «Как хороша мадам Гончарова, сразу видно — гранд-дам и гранд-артист!». Подобное могла бы услышать и Ольга Биантовская.
С молодых лет Ольга Биантовская предлагала не понять ее, а просто принять. Она ценила и ценит друзей, на редкость доброжелательна, но никого к своему душевному миру не подпускала ни в молодости, ни сейчас. Она абсолютно не нуждается в оценках своего творчества, совершенно справедливо полагая, что работает для самовыражения. Казалось, говорит: «Вот смотрите, мои театральные афиши, графические листы, книжные иллюстрации, акварели и офорты — это и есть я». Словно вторит Н. Гончаровой, записавшей в дневнике: «Все проходит — любовь, дружба, только труд остается».
Ольга посвятила свою жизнь вдохновенному поиску красоты. Ее друг, известный график, истинный петербуржец Андрей Харшак в нашем разговоре о стиле произведений Ольги Биантовской верно заметил: «раскованное эстетство советского периода».
В ней нет приземленности, обыденности, самые простые проявления бытия превращаются в акт творения. Спасает аура дома, старинная обстановка, что и помогает ей быть погруженной в собственный духовный мир. Интеллигентный художник, обладающий культурой в самом полном смысле этого слова, — таково ее истинное положение в петербургской жизни.
Семидесятые годы — весьма невзрачные в российской истории —оказались периодом расцвета таланта Ольги Биантовской, как, впрочем, и многих других представителей российской культуры. В ленинградском искусстве засверкали имена З. Аршакуни, А. Заславского, В. Тюленева.
Ольга Биантовская с какой-то невероятной смелостью и зрелым для молодого художника мастерством обращается не только к разным видам графического искусства, но и определяет свою эстетику, свое видение не просто мира, а балета, музыки, поэзии… Так рождаются плакаты к «Жизели», «Сильфиде», «Щелкунчику». Одним из ее героев, таким ранимым, становится Пушкин.
Она с молодости стала жить в мире, весьма далеком от текущих событий. Ленинград она «населяет» иными людьми — персонажами пушкинской эпохи. Тут дело не в изучении старинных гравюр, а в одаренности чувствовать и видеть, например, 1836 год. Посмотрите на эти произведения: «Бал у Карамзиных» — пронизанная ощущением музыкального ритма композиция, с этим невероятным голубовато-белым пятном посредине; «Царское Село» — тончайшее понимание русской природы, выраженное с европейским чувством восхищения ею. Столько разных планов, создающих абсолютно целостное восприятие произведения! Это и есть мастерство.
Ее сильный характер проявляется в обращении с графической техникой, с включением мысли и чувства в рукотворный процесс раскрашивания. Труд офортиста тяжелый и требующий терпения — делать пять, шесть отпечатков (если делать в цвете), добиваться абсолютного соответствия замыслу. Но этот труд остается «за кадром», а рождается удовлетворенность результатом. Достаточно проникнуться офортами и акварелями к сказкам В. Максимова, чтобы понять, что означает живописная стихия в графике.
Художник добивается изысканности и красоты, становится приверженцем линеарной графики, подсвечивает или выделяет цветом тончайшую линию. Это захватывающий процесс, в котором главным оказывается чувство меры и безупречного мастерства.
Лет с тридцати Ольга Биантовская расшифровывала художников Серебряного века и побеждала себя с каждым новым произведением, создавая новые игровые связи. В произведениях есть тонкая стилизация сродни А. Бенуа. Она расшифровывала Сомова, Бакста. Сказочность, которая присутствовала в акварелях, офортах, посвященных балету, становилась иной, когда речь шла о книжной иллюстрации.
Стилистически график комфортно ощущает себя в Серебряном веке, при этом никакой застенчивости пера или кисти. Любит ХIХ век. Сочиняет и откровенно демонстрирует свой идеал, весьма далекий от реальности. Если учесть, что имена С. Дягилева, А. Бенуа, К. Сомова, поэтов начала ХХ века находились под негласным, а в некоторых случаях и гласным запретом, то Ольга Биантовская пренебрегала идеологическими устоями советского социума.
Эмоциональные токи прошлого столетия, от «Мира искусства», пробивали ее — отсюда и кажущаяся легкость ее ремесла. Она другая, и ее время иное, но есть еще понятие «профессионализм»: в среде графиков Ольга Биантовская на протяжении более тридцати лет пользуется неизменным авторитетом. Интерсно, что мэтры российской графики последних десятилетий — в основном петербуржцы: В. Траугот, А. Харшак, В. Мишин, Ю. Люкшин, Н. Казимова… Никогда никому ничего не доказывая, Ольга Биантовская не стремилась быть первой, а узнаваемой из сотен художников становилась легко.
С безупречным вкусом очерчивается круг ее балетных, оперных, литературных пристрастий: хореографы Б. Эйфман, О. Виноградов, Л. Якобсон, композитор Б. Тищенко, писатель Ч. Айтматов. Она проникается фантасмагорией «Коппелии» Гофмана и ощущает себя Коппелиусом, понимая, что неожиданно творение превосходит задуманное человеком. Это относится и к трактовке «энергетического» плаката к Б. Брехту («Карьера Артура Уи»).
В ее творчестве нет жестикулирующих марионеток, образы наполнены не только пластической красотой, но невероятным порывом, они «летят», бесплотны. График создает свою символику, и потому все разговоры о стилизации под мирискусников просто нелепы. Это ее художническая среда, тот пласт культуры, философской мысли, образности, который близок ее натуре. При этом ее индивидуальность видна в каждой линии, в особых по звучанию цветовых плоскостях, гармоничных или контрастных, в личностной интонации или неожиданности композиционного строя. Не боялась учиться и подражать, и вслед за Н. Гончаровой смеялась над теми, кто проповедовал индивидуальность и полагал «какую-то ценность в своем „я“ даже тогда, когда оно до невозможности ограничено».
Ее эмоциональная и многообразная интерпретация театрального действа сродни игре, в которой участвует она, зритель и арт-факт. Есть в этом процессе своя тайна сцены…
Выход за пределы камерности сюжета, от частного к общему, осуществляется на территории искусства. Никакой спекуляции, никакого подкупа зрителя… На этом волевом пути рождается свой символ балета. Ее театральные плакаты помнят по сей день. Белый и черный лебеди на берегу озера, такая трогательная ожившая кукла, венок, рассеченный кинжалом — образы на все времена.
Идеи многомерности, неоднозначности и вариабельности мира пронизывают все ее творчество. Ольга жаждет быть частью идеального мира. Утопия, идеализация, — жить в этом постоянно трудно, от этого можно сойти с ума.
Роза пахнет розой. Искусство есть искусство. Первое — бесспорно. Второе — сегодня дискуссионно. Само понятие искусства размыто, неопределенно, и как-будто многое забыто, уничтожено или вычеркнуто. Великий реформатор Сергей Павлович Дягилев полагал, что искусство самоценно, самополезно и, главное, свободно. Можно согласиться!
ХХ век, как век Просвещения или барокко, стал фактом истории. К нему уже не тянутся, ему не подражают, его подменяют, отвергают, и тем не менее ХХ век продолжает вызывать научное и художническое любопытство. Нет ни одного стоящего художника, для которого не была бы интересна первая половина столетия. Судя по всему, Ольга Биантовская целеустремленно проникала в логику и антилогику, спонтанность, провокационность, свойственные ХХ веку. Она преображала эталоны признанной в новом столетии красоты.
Ее трагедия состоит в сильном, потрясшем ее наступлении нового времени в жизни и в искусстве. Достаточно увидеть ее своеобразный графический автопортрет, — на бархотке, как на петле, надпись: «массовая культура», от которой мозги «выходят» наружу. Становится страшно.
Для нее девяностые годы оказались бесконечно трудно переносимыми и в творчестве, и в повседневной жизни. Она категорически не могла постичь новые формы красоты, знаковые формулы остались для нее непонятными. Казалось, рушатся устои привычного образа не жизни, а искусства. Для нее наступила трудная пора, она перестает ощущать себя во времени, в искусстве.
Но мы продолжаем любоваться ее графической маэстрией, наполненной романтическим чертами. Как писал Н. Н. Пунин, «свободны только гений и бездарность, для талантливого нет свободы».
В книжной иллюстрации она становится мужественной и суровой. Стиль Ч. Айтматова, степь, сотворенная явно не для нее, образы-лики, высеченные со скульптурной мощью, воплощаются Ольгой Биантовской, сумевшей перевернуть себя наизнанку, включить иные стороны своего художественного воображения.
А я обращаюсь к листам, посвященным поэту Алексею Апухтину, другу П. Чайковского. С какой необыкновенной легкостью строится композиция, как дышит офорт, наполненный цветными штрихами — феерия жизни, цвета, линии. Рисунки выполнены тушью. Они воспроизводились с «подкладками» — серой, зеленоватой и желтоватой. В них есть впечатление «гравюры на дереве», что соответствует стилю эпохи модерна.
Любая из ее серий, будь то «Летний сад» или «Граф Нулин» (иллюстрации), отмечена переживанием. Энергичная жизнь Летнего сада ХIХ-ХХ столетий превращается в спектакль, где в одной композиции и ожившие статуи, и фрагменты архитектурных петербургских шедевров, и разные жанровые сцены, — и всё радостно (подчеркнуто ее любимым розовым цветом) и вновь изысканно.
Ей удается напряженными и одновременно артистичными штрихами, линиями «брать» высокие щемящие ноты, что совершенно не мешает относиться к героям с иронией. Никакой мертвенности колорита, что и невозможно при таком свободном рисунке. Видишь, как она вычерчивает узор — чисто сомовская черта. Прозрачность рисунка подчеркивает плоскость книжной полосы или плаката. Она творит и легко компонует из рокайльного зеркала рамки прихотливой формы. Гирлянды перевитых лентами полевых цветов — один из ее излюбленных мотивов. И вдруг в пушкинский лист помещается шагаловский букет. Создавая свой микрокосм, Ольга Биантовская находит ритмически разнородное движение, либо «скрещивает» разность состояния неодушевленных и одушевленных предметов. Она, как карты, «перетасовывает» разные художественные приемы, добиваясь в графике полифонии цветов, преображающихся подобно звуковым волнам один в другой. А ведь это чисто живописное свойство. Она никогда не писала на холсте. Ее поле — бумага, к которой она относится как к полноправному компоненту произведения, каждый раз используя нужный тон. Она выбирает множественность точек зрения, находит свою едва заметную динамику сдвигов. В плакатах есть виртуозно очерченная невесомость форм — посмотрите на Сильфиду. Редкий дар сочетать несочетаемое — плоскостность и объемность, реальную орнаментальность и нереальные видения. В каждой из ее серий есть объединяющее формальное и смысловое начало — орфизм с его идеей родства цветовой и звуковой гармонии.
Если уж служить, то Аполлону, если быть заложником — то вечности. Этот принцип был осознан Ольгой Биантовской вслед за «Миром искусства» с позиций нового времени, которое ни в коей мере не соответствовало ни их, ни ее представлению о жизни. Они выбрали себе роли очевидцев прошлого, во всяком случае, именно так следует воспринимать, например, «Прогулки Людовика XIV» А. Бенуа или любую серию О. Биантовской. Но утопичность ностальгического толка ни тогда, ни теперь не интересовала общество. Требовалась и требуется художественная лесть настоящему или эволюционная форма, предсказывающая будущее (желательно одобренная). Никаких наград, забвение имен — и тогда, и теперь. Стиль произведений мирискусников воспевал европейские традиции в искусстве и был ценен прежде всего для самой Европы. Но действие происходит в Ленинграде-Петербурге. Для истории Санкт-Петербурга такое явление в искусстве, как полистилизм, еще с XIX столетия становится важнейшим фактором движения общественной и художественной мысли. Петербургские концепты строятся как преемственность культурных пластов. Когда художники чувствуют наступление «конца истории», тогда допускается игра с формами прошлого. Происходит восстановление духовного контакта с миром сакральных образов иных времен.
Город Блока, Ахматовой и Шостаковича внушал и внушает душевный трепет, и не всегда оптимистического свойства. Сам процесс эстетизации переживаемых чувств сближает разные поколения. В том же царстве мистерии площадей и неразгаданных тайн архитектурных ансамблей жило и воображение молодой Ольги Биантовской. Петербургская острота чувств, изысканность вкуса, артистичность прикосновения к холсту, глине, бумаге — свойства петербургского искусства, частью которого является Ольга Биантовская. В творчестве «моих друзей — героев мифов» прикосновение не только к невской мистической гранитной глыбе, «сопровождающей» Неву, неповторимо в той же степени, как и к эрмитажным шедеврам.
График Ольга Биантовская училась искусству у искусства. Мы живем в контексте уже виденного, на плечи давит художественный опыт прошлого, но художник — не атлант и не кариатида.
Петербург привнес в мировое искусство свое видение. Интернациональный по сути город вобрал в себя искусство разных времен и разных стран. Открытый город первым осознал единство культурного пространства в планетарном смысле. Искусство Ольги Биантовской — из этого ряда. Для нее не имеет значения —следовать в фарватере или стремиться кого-либо опередить. Радость, боль, печаль — главные мотивы ее искусства не призывны, но позволили ей вывести свою формулу красоты, синтезирующую и скрепляющую ту художническую почву, на которой выросли и Александр Бенуа, и Константин Сомов, и Лев Бакст, и Ольга Остроумова-Лебедева, и Павел Филонов.
Вспомним, в статье о поэзии Иннокентий Анненский заметил: «Что такое поэзия? Этого я не знаю, но если бы я и знал… то не сумел бы выразить своего знания… Вообще, есть реальности, которые, по-видимому, лучше вовсе не определять. Разве есть покрой одежды, достойный Милосской богини?»
Память дает художнику возможность остановить мгновение и быть включенным в поток жизни. И это происходило с Ольгой на протяжении последних десяти лет.
Жизнь в искусстве продолжается жизнью искусства. Можно сказать словами Н. Н. Пунина: искусство — это выбранная жизнь.
Неудивительно, что наступает время, когда нить шпалеры обрывается.
А я создаю коллаж из ее произведений — «рисую» венок из роз и лилий и Деву Воздуха Сильфиду, ускользающую в облака.
Татьяна Семеновна Юрьева,
Профессор, доктор искусствоведения, заслуженный деятель искусств Российской Федерации, директор музея им. Дягилева СПбГУ
Источник: Юрьева Т. С. Ускользающая натура// Ольга Биантовская. Графика. Плакат. Альбом работ. Составитель В. Наумов, Санкт-Петербург, 2010. С. 9−16. — ISBN 978−5−91 542−073−0.
Все статьи о творчестве О. А. Биантовской